За лесом, в глубине острова, наоборот, царили чистота и порядок, как в парке. На земле, пропитанной весенними дождями, не валялось ни веточки, к морю вели узкие аккуратные тропинки. Только дачник или совсем уж неотесанная деревенщина пойдет прямо по мху. Им невдомек, сколько ни повторяй, что мох самое нежное растение, какое только бывает. Наступишь на него один раз — он поднимется после дождя, наступишь второй раз — уже не поднимется. А наступишь в третий раз — умрет вовсе. Это все равно что гага: стоит спугнуть ее с гнезда три раза, и она уже никогда не вернется туда.

Где-то в середине июля надо мхом вырастает красивая высокая трава. Зацветают, развеваясь на ветру, легкие метелки, и тогда весь остров, истомленный июльской жарой, на неделю одевается в невесомое полупрозрачное покрывало. Невозможно вообразить себе ничего более первозданного и нетронутого, чем этот летний пейзаж.

В заколдованном лесу бабушка любила вырезать из дерева диковинных зверей. Ветки и сучья превращались в ее руках в звериные лапы и морды со смутным, едва понятным выражением. Фигурки таили в себе древесную душу, изгибы их спин и лап сохраняли присущие растениям необычные формы, они все еще были частицей гниющего леса. Иногда бабушка вырезала их прямо из пня или ствола. Этих деревянных существ становилось все больше и больше. Они сидели, прочно насаженные верхом на ствол, и повисали на ветвях или безмятежно дремали у корней, спустив простертые руки в болотную воду. Иногда из сумерек выглядывал только один силуэт, иногда же сразу два или три, слитые воедино в схватке или любви. Бабушка резала по старому дереву, уже нашедшему свою форму, она выбирала такие стволы и ветки, которые выражали то, что она хотела.

Однажды она нашла в песке большой позвонок какого-то животного. Позвонок был слишком тверд, чтобы его обрабатывать, но и без того красив, так что она просто принесла и оставила его в заколдованном лесу. Она нашла еще несколько костей, выброшенных морем на берег, белых или посеревших от старости.

— Чем это ты занимаешься? — спросила как-то раз София.

— Играю, — ответила бабушка. София забралась в заколдованный лес и увидела там бабушкиных чудищ.

— Это что, выставка скульптур? — спросила она.

— Ничего похожего, — ответила бабушка, — скульптуры — это совсем другое.

Они стали собирать кости вдвоем. Собирать что-нибудь — дело особое, в это время голова только тем и занята. Если, например, ищешь бруснику, взгляд твой ловит только красное, а если кости — то белое, и, где бы ты ни находился в это время, не замечаешь ничего, кроме костей. Иногда попадаются тонкие, как иглы, очень красивые и острые, такие кости несешь с большой осторожностью. А иногда наткнешься на огромную бедренную кость или каркас из ребер, похороненный в песке, похожий на шпангоут с затонувшего корабля. Этих костей существуют тысячи, и все разные.

Все свои находки бабушка с Софией относили в заколдованный лес, обычно они ходили туда вечерами. Под деревьями они складывали белые узоры, словно знаки тайнописи, а закончив, садились отдохнуть, поговорить и прислушаться к птицам, снующим в кустарнике. Один раз они увидели, как оттуда вылетел тетерев, а в другой — заметили небольшую сову, сидящую на ветке. Ее очертания были хорошо различимы на фоне вечернего неба. Раньше совы никогда не прилетали на остров.

Однажды утром София нашла потрясающий череп какого-то большого животного, нашла совершенно самостоятельно. Бабушка сказала, что это, наверно, череп тюленя. Они спрятали его до вечера в корзину. Закат в этот день был особенно ярким, зарево разлилось по всему острову, так что даже земля казалась багровой. Они затащили череп в заколдованный лес. Он стоял там, сверкая оскаленными зубами. Вдруг София заплакала.

— Убери! — кричала она. — Убери его! Бабушка молча прижала девочку к себе. Скоро София заснула. Сидя рядом, бабушка думала, как хорошо было бы построить на берегу дом из спичечных коробков, с черничной лужайкой позади. А крыльцо и окна сделать из серебряной бумаги.

С тех пор деревянные чудища были забыты в своем лесу. Узоры из костей постепенно утонули в земле и поросли зеленым мхом, деревья еще теснее сплелись в объятиях ветвями. На закате бабушка частенько одна навещала заколдованный лес. А днем она сидела на ступеньках веранды и мастерила из коры кораблики.

ГАГАРКА

Однажды перед рассветом в комнате стало очень холодно. Бабушка натянула на себя лоскутное одеяло, сняла со стены несколько плащей и укрылась ими, но и это мало помогло. Она считала, что холодом тянет с болота. Болото своенравно. Вроде засыпали его камнями и песком, заложили старыми бревнами и построили сверху сарай для дров, а все равно оно не дает о себе забыть. Ранней весной болото начинает дышать, а над коркой льда появляется туман, напоминая о том времени, когда на этом месте чернела вода и росла пучками осока. Бабушка взглянула на погасшую керосиновую печку, потом на часы.

Они показывали три. Встав и одевшись, она взяла палку и спустилась по каменным ступеням. Ночь была тихая, и ей вдруг захотелось послушать, как кричат гагарки.

Постепенно туман растекался над всем островом, а вокруг стояла такая тишина, какая бывает у моря только в начале мая. В этой тишине отчетливо раздавался звук падающих с веток капель, земля была еще голой, а на северной стороне острова пятнами лежал снег. Природа замерла в ожидании перемен.

Бабушка услышала крик гагарок; наверно, их так назвали, потому что они кричат «гагр», «гагр», «гагр», всегда издалека, эти птицы не показываются людям. Они так же пугливы, как коростель, только коростель живет одиноко, скрываясь в луговой траве, а гагарки по весне устраивают где-то за островами шумные свадебные танцы и поют ночами напролет.

Размышляя о птицах, бабушка медленно шла вдоль горы. Пожалуй, никакой другой живности не дано с такой силой выявлять суть событий и придавать им завершенность, переживая вместе с природой все ее превращения, будь то чередование времен года, или погодные изменения, или перемены, которые происходят в тебе самом.

Она думала о дроздах, поющих летними вечерами, о кукушках, да, и о кукушках, о больших безмятежных птицах, парящих над морем в поисках добычи, о крошечных пичужках, залетающих сюда по пути с кратким летним визитом, этих глупых, беспечных комочках, о ласточках, вьющих свои гнезда только на тех домах, где царят мир и счастье. Странно, что именно с птицами, безликими птицами, связано так много примет. А может, и не странно. У нее самой гагарки всегда рождали предчувствие обновления. Осторожно ступая негнущимися ногами, бабушка обошла гору и, вернувшись к дому, постучала в окно. София тут же проснулась и вышла.

— Я иду послушать гагарок, — сказала бабушка.

София оделась, и они пошли вместе.

На восточной стороне острова возле скал оставалась узкая полоска льда. Еще не начали запасаться топливом, и весь берег был завален грудами досок, фукусом и тростником, валялись деревянные обломки и разломанные ящики, кое-где перехваченные стальной проволокой, а поверх всего этого наискось лежало огромное тяжелое бревно, перепачканное черной смолой. Мелкие обломки лодок, следы давних штормов и бурь, плавали в воде за кромкой льда, то медленно приближаясь, то снова отдаляясь от берега на волнах слабого прибоя. Солнце почти поднялось, и лучи его пронизывали туманную завесу над морем.

Все время были слышны отдаленные мелодичные крики гагарок.

— Их становится все больше и больше, — сказала София.

Солнце взошло, на какое-то время туман заблестел, а вскоре совсем растаял. На берегу на скалистом выступе лежала мертвая гагарка; вся мокрая, она была похожа на скомканный пластиковый пакет. София сказала, что это старая ворона, но бабушка с ней не согласилась.

— Но ведь сейчас весна! — настаивала София. — Ты же сама сказала, что гагарки сейчас женятся, значит, они молодые и умрут еще не скоро.